Майя Круминя: мой отец Яков Иткин

Памяти  моих родителей

и с благодарностью моей кузине

Долорес Иткиной за получение

документов,помощь в оформлении

очерка и редактировании.

Предисловие.

    Мой отец впервые увидел меня, когда мне было два года, а последний раз мы виделись, когда мне было пять с половиной лет. О той последней встрече  у  меня сохранились лишь смутные  воспоминания. Возможно даже не воспоминания, а картина, возникшая в моём воображении. Мой брат Борис не помнит его совсем. Об отце мне рассказывали мои старшие родственники и некоторые его знакомые. В семейном архиве сохранились важные документы и фотографии. Много информации об отце в письмах в разные инстанции, которые писала мама, добиваясь его реабилитации, и в  допросах дедушки, которые стали нам известны благодаря усилиям моей кузины Лоры.

    Яков  Иткин родился  30 декабря 1908 года в Лиепае (Либаве), в 1914 году переехал с родителями  в Ригу. Начальное образование получил  во  2-ой основной еврейской школе.  Продолжил образование  в городской еврейской  средней школе (гимназии Берза), из второго класса которой был в 1925 году исключён за революционную деятельность. Вёл жизнь профессионального революционера. В 1930 году эмигрировал в СССР.  С 1930  по 1935  был на ответственной партийной работе в Минске. В 1935 году был исключён из ВКП(б) и снят с партийной работы.  11 января  1936 года, когда в СССР  уже приближалось время «большого террора», был арестован. Через несколько дней была арестована и его жена, наша мама - Мина Борисовна Фогельсон-Иткина.

    4 июля 1936 года Особым  Совещанием НКВД СССР они были приговорены  к ссылке и трём годам исправительно-трудовых работ с формулировкой «за провокационную деятельность». Меня и брата Бориса (ему было полтора года) ждала  судьба «детей врагов народа», от которой нас спасли дедушка Исаак, дядя Давид (Самуил Иткин, выпуск 1924),  бабушка Сарра и с участием дяди Моисея (выпуск 1929).

      Яков и Мина отбывали наказание в одном лагере (в Сиблаге). Но в 1938 году отца вызвали на  повторный процесс в Минск, и больше мама его не видела… 16 января 1938 года  арестовали в Москве и отца  Якова, нашего дедушку Исаака Борисовича Иткина, ему задавали много вопросов о сыне.

    Мама, отбыв наказание, в 1939 году вернулась из лагеря. Вскоре она забрала меня и Бориса из Москвы, и мы уехали  жить в  Белоруссию, в город Гомель.

Долгое время мы имели лишь самое общее представление о том, в чём обвиняли наших родителей, и не имели  информации о судьбе отца. Ничего не было известно о повторном процессе и приговоре. Смутно помню, что мама и братья отца говорили, что его якобы приговорили к десяти годам лишения свободы без права переписки. Надежда, что отец жив, ещё теплилась, но неоднократные запросы мамы в НКВД оставались без ответа… Только в 1946 или в 1947 году мама получила ответ, что в 1945 году Яков умер в Минской области от язвы желудка. Понятно, что этому никто не поверил. Этот документ не сохранился.

В 1957 году мои родители были реабилитированы.  Военная  коллегия  Верховного суда  Союза СССР  от 6 апреля  1957 года отменила  постановления  Особого Совещания НКВД  СССР от 4 июля   1936 года в отношении  Якова Иткина и Мины Фогельсон-Иткиной  и от 26 мая 1938 года в отношении Якова Иткина  и прекратила  их дела за отсутствием  состава преступления.

Но  только в  1993 году  я получила документ, проливающий окончательный  свет на   судьбу нашего отца. В этом документе впервые  официально названа  точная дата его смерти:  9 июля  1938 года. Цитирую: «Иткин Яков Исаакович...был арестован 11 января 1936 года и привлечён к следствию в качестве обвиняемого по подозрению в шпионаже в пользу Латвии. По решению несудебного органа от 4 июля  1936 года Иткин Я.И. за провокационную деятельность заключён в ИТЛ сроком на три года. В  1938 году, в ходе доследования, Ваш отец необоснованно обвинялся по ст.68 УК БССР (шпионаж в пользу Латвии) и по решению несудебного органа 9 июля 1938 года в г. Минске расстрелян».

      С тех  пор прошло много лет… Летом  2018 года мой брат Борис и наша  кузина Лора Иткина после соответствующей подготовки поехали в  Минск и получили документы об обвинительном  процессе против наших  с Борисом  родителей.  Выдали, к сожалению,  не все документы, а только их часть - по их собственному усмотрению.

 Получены несколько   вариантов  автобиографии отца,  отличающихся лишь в  некоторых  деталях.   Рукописные варианты  написаны самим Яковом, сохранился и черновик. В документах содержатся также пять протоколов допросов Якова в 1936 году, два  протокола допросов Мины в 1936 году и один протокол допроса Якова в 1938 году.  Предположительно это  протокол его последнего допроса.  В этих документах  и особенно в протоколах допросов много неизвестной нам ранее  информации об участии Якова и Мины в революционном движении, эмиграции Якова и о самом процессе.

    Их в 1936 году арестовали по подозрению «в принадлежности к латвийской разведке» и обвиняли в связях с латвийской охранкой, в провокаторской деятельности в революционном движении Латвии. Отцу также были предъявлены обвинения в шпионаже в пользу Латвии, в связях с троцкистами. Очень важно: теперь доподлинно знаем, что репрессивным органам  не удалось психологически сломать нашего  отца - выдвинутых против него ложных обвинений он  не признал.

 Мы и раньше многое знали о жизни родителей. Но сегодня, с позиций своего очень преклонного возраста (через полтора месяца мне должно исполниться  89 лет),изучив полученные документы и оживив воспоминания, я заново переосмыслила  их трагическую судьбу.

Семья. Революционная деятельность Якова. 

Яков  был четвёртым ребёнком в многодетной (шестеро детей)  семье. Его отец Исаак Иткин работал бухгалтером  у частных предпринимателей, а с 1928  по  1932 год, будучи членом революционного профсоюза, работал в советских  учреждениях торгпредства СССР в Латвии, в частности, в рижском отделении  «Совторгфлота». Логично предположить, что левая политическая ориентация дедушки Исаака  повлияла на моего папу, но в своей   политической  активности он пошёл гораздо дальше своего отца.  

Семья была небогатой, чтобы не сказать бедной. Но, несмотря на скромный, временами скудный достаток, в крайнюю бедность семья не впадала. Дети жили на иждивении родителей, учились: благодаря неустанным трудам бабушки Сарры скромный быт был организован и налажен. Дети приучались к трудолюбию, организованности  и бережливости. Это то, что я называю благородной, интеллигентной бедностью.

 

Недавно я к своему удивлению нашла у себя уникальный документ-свидетельство об окончании Яковом полного курса (6 классов) 2-ой основной еврейской школы  от 9 июня 1923 года, составленное на двух языках - латышском и идиш. Оценки опровергают миф о том, что отец  якобы очень плохо учился.  У него оценка 5 (очень хорошо) по религиозной этике, языку идиш и истории, оценка 4 (хорошо) по истории Торы, устному и письменному  латышскому языку,  еврейской истории  и  физическому образованию, т.е. физкультуре, оценка 3 (удовлетворительно) по немецкому языку, русскому языку, географии, математике, естествознанию и рисованию. Средний балл 3,78 при пятибалльной системе. Не самый плохой результат.


Как и многие представители еврейской молодёжи, отец уже в юном возрасте начал участвовать в революционном движении, что помешало ему закончить гимназию. Сегодня у меня нет никаких сомнений, что левые политические  убеждения и революционная деятельность - единственные причины его исключения из гимназии в 1925 году, а не «плохая успеваемость», как я иногда предполагала в молодости.

Примкнув в школе к революционным ученическим кружкам, он в 1924 году стал членом подпольной рижской организации комсомола Латвии. После исключения из гимназии он начал жизнь профессионального революционера, не имея постоянной работы и стабильного заработка. Революционная деятельность стала  его основным занятием. Я знаю, что дедушка Исаак был очень недоволен, что Яков не приносит в дом никаких денег. Бабушка Сарра рассказывала мне, что она по вечерам латала папины штаны и плакала.

    Яков вёл пропагандистскую работу как в легальных организациях: Культурлиге, «культсекциях» революционных профсоюзов, Еврейском народном университете, так и в нелегальных  ячейках комсомола. При  выборах в Сейм в 1925 году он  принимал активное участие в агитации левых за коммунистически настроенный список номер 34; часто  выезжал в Латгалию (одна   из четырёх  историко- культурных областей Латвии, граничит с Белоруссией) с заданиями от коммунистов.

    Мне ничего неизвестно о том, пытался ли мой отец получить какое-либо систематическое образование или восполнить недостатки оного самообразованием. Но не имея систематического образования, он несомненно был талантливым человеком. Прежде всего, он был блестящим оратором. Его знали под именем Янит. Его выступления на массовых митингах в Московском форштадте имели колоссальный  успех. Московский форштадт - это предместье Риги, бедный район, где проживали по преимуществу  рабочие, ремесленники, люмпены и проч.

     Начиная с 1926 года, он, как пропагандист-агитатор Рижского комсомола, выступал основным докладчиком на крупных митингах в кинотеатрах «Юнон», «Венс», в народном театре и др.; выступал против избиения двинской охранкой краславских коммунистов, на первомайских и октябрьских митингах. О том, что отец был способным человеком, свидетельствует и его журналистская и редакторская работа в разных изданиях.

      С 1928 года Яков перешёл преимущественно на руководящую нелегальную работу в Рижской организации комсомола. Был членом Рижского комитета комсомола, председателем комитета комсомола, членом методического бюро комсомола, руководителем пропагандистской коллегии. В начале 1929 года его перевели  в члены коммунистической партии Латвии.   

Отец был известен охранке с 16 лет,  в доме постоянно происходили обыски,  его арестовывали   около десяти раз. В одном из допросов Яков говорил, что после  обысков каждый раз приходилось отсиживаться в охранке по 7-12 дней. Два раза в неделю в охранку можно было передавать обеды. Бабушка обычно жарила котлеты на всю камеру.

В  1926 году его  арестовали после того, как при обыске нашли материалы для легального издания. Никаких  компрометирующих материалов не нашли, конкретных обвинений   не предъявили. После полуторамесячного заключения   прокуратура  аннулировала дело. В1927 году Яков 5-6 месяцев находился  под стражей в Рижской центральной тюрьме, и без предъявления конкретных обвинений был освобождён.  В 1928 году был ещё раз арестован и  отдан под суд   как обвиняемый  в принадлежности к компартии  и в революционной деятельности.  Он  пробыл в тюрьме  7-8 месяцев, 22 августа состоялся суд. На суде он принадлежность к компартии отрицал, обвинения  против него не были доказаны, его оправдали.

 

 

И вот  сообщение в рижской газете СЕГОДНЯ № 227 23.08.1928

/Нашел Геннадий Ильин в феврале 2020/

В 1929  году он был арестован  вновь вместе с группой товарищей.  В деле также есть  об этом статья из газеты, но название газеты не указано. Арест произошёл на собрании  в  Еврейском  народном  университете. Было арестовано несколько  десятков человек, в результате  следствия многих потом освободили. Выделили группу товарищей, которых отдали под суд по обвинению  в принадлежности к компартии  и революционной деятельности.  При обыске у Якова обнаружили письмо шеф-редактора американской еврейской  коммунистической газеты  «МОРГЕН ФРАЙГАЙТ», в которой он раньше печатался. Он находился в Рижской центральной тюрьме с января  по июнь 1929 года,  после чего был освобождён до суда под залог (по причине  слабого здоровья)


Освобождение  из тюрьмы. Решение  эмигрировать.

Переход на нелегальное  положение.

 Содействие Мины освобождению Якова  из тюрьмы и его  эмиграции в СССР.

Анализ всех материалов позволяет уяснить, почему  Якова  освободили из тюрьмы, и по каким причинам он, тем не менее, принял решение перейти на нелегальное положение и эмигрировать. 

Об освобождении Якова до суда под залог ходатайствовал его отец  Ис аак.  Он внёс залог в 300 латов.  Под залог освободили ещё несколько арестованных.

В мае  1929 года  жена  Якова    Мина   написала прошение на имя министра внутренних   дел  Латвии об освобождении  мужа из тюрьмы по причине  его болезненного состояния, так как  он был арестован после  перенесённого  им  тяжёлого брюшного тифа.  19 мая   Яков написал заявление  на имя министра  внутренних дел с  просьбой, чтобы его  освободили, обещая не заниматься больше антигосударственной деятельностью,  и по состоянию здоровья. Можно предположить, что это заявление Яков  написал потому, что к нему должны были применить закон от 2 августа 1917 года (так называемый «закон Керенского».) По этому закону  можно было содержать человека под стражей по подозрению в  создании угрозы «обороне государства  и внутренней его безопасности», не предъявляя конкретных обвинений. Согласно 1-ой части 102-го параграфа этого закона ему грозило от 4-х до 8-ми лет каторги  или выселение  из Латвии.

 В июне  ранее принятое решение о выселении Якова Иткина из Латвии было отменено, и он был из заключения освобождён. Он  пробыл на свободе  несколько месяцев. 16 и 18 октября он принял участие в демонстрации в Риге, за что привлекался к ответственности, и его дело было направлено прокурору Рижского окружного суда. Через некоторое время он был вновь арестован и содержался  в Рижской  центральной  тюрьме до особого распоряжения. Никаких компрометирующих его документов на этот раз у него не нашли.  

После его повторного  ареста    Мина пыталась  добиться его освобождения  из тюрьмы. Об этом она подробно рассказывала  на  допросах  16 января и 15 марта 1936 года. Она дважды посещала начальника  рижской охранки Фридрихсона  и ходатайствовала за мужа. Начальник охранки освобождать Якова категорически отказался, ссылаясь на то, что к нему, независимо от суда, будет применён «закон Керенского».

      После этого,  по просьбе родителей и старшего брата  Давида,  за Якова ходатайствовал  депутат Сейма Дубин. Будучи представителем еврейских буржуазно-религиозных кругов, Дубин неоднократно ходатайствовал перед властями о смягчении участи арестованных за революционную деятельность.   Дубин также ставил вопрос о том, что Якову необходимо уехать из Латвии.  Через несколько дней после этих событий Яков был из тюрьмы освобождён. На этот раз он  пробыл в ней 8-12 дней.

О причинах, которые побудили Якова принять решение перейти на нелегальное положение и эмигрировать,  он говорил на допросах  11,14 и 16 января 1936 года.  Об этом в своих показаниях говорила и Мина. Причины эти очевидны. В глазах охранки Яков был окончательно скомпрометирован. Применение к нему «закона  Керенского» не дало бы ему возможности продолжать революционную работу в  Латвии.  Кроме того, готовился судебный процесс по делу 1929 года, в котором  он проходил как обвиняемый.  Его в любой момент могли арестовать заново. Чтобы избежать ареста  и эмигрировать, он сразу перешёл на нелегальное положение.

      В автобиографии, подписанной 15 февраля 1934 года, Яков пишет, что разрешение на эмиграцию ему дал «тогдашний организатор Рижского комитета комсомола, который согласовал этот вопрос с соответствующими партийными  инстанциями».  Псевдоним этого партийного организатора -  «Сашка», фамилии его Яков не знал. Встретившись  с  «Сашкой» через несколько дней после освобождения Якова, Мина получила от него «партийный путь» (из допроса Мины  15 марта 1936 года).  Это «связи  и пароли для перехода границы» (из допроса Якова 11 января 1936 года).

Нелегальное положение.

 Переход государственной границы.

 После освобождения из-под стражи Яков примерно 2-3 недели, находясь на нелегальном положении, скрывался у своих товарищей и никакой партийной работы за это время не проводил. Наиболее подробно о переходе границы он рассказал  на допросе 16 января.

 Получив явку, он ушёл в пограничное местечко Корсовка. Первая попытка перейти границу оказалась неудачной. Ему в качестве переправщиков  дали двух молодых ребят, которые оказались недостаточно  опытными. Они нарвались на  латвийских пограничников  и были обстреляны. Пришлось вернуться.

 После войны мне довелось встретить человека по имени Исаак. (фамилии этого симпатичного человека я, к сожалению, не помню). Как я поняла, он прятал моего отца.  Исаак рассказывал, что отец был так измучен после неудачной попытки перейти границу, что двое суток проспал.

 Вторая попытка перейти границу удалась.  В автобиографии, написанной в 1930 году, Яков называет дату перехода государственной границы на советскую сторону - 15 февраля 1930 года. В пограничной полосе после отъезда из Риги  он пробыл в общей сложности 5-6 дней.  На допросе 16 января в  ответ на сомнения следователя  он ответил, что убеждён в том, что после первой неудачной попытки перейти границу, он вторично  получил пароли и явки  от партийных товарищей и перешёл границу  «партийным путём».  Перейдя границу, он «явился к советским пограничникам». Они доставили его в город Остров. Погранотряд ГПУ (государственное политическое управление) города Острова отправил его в ГПУ  Ленинграда. Некоторое время он сидел в ленинградской тюрьме, проходил карантин, потом был освобождён (из автобиографии и допроса 11 января).

Статус политэмигранта Работа  в Минске. 

 Арест  в Минске в 1936 году.

 В Латвийской секции Коминтерна (Международного Коммунистического Интернационала) установили личность  Якова  и подтвердили его членство  в комсомольской и партийной организации Латвии. В деле есть соответствующая справка.  За время своей деятельности в компартии  Латвии Яков  взысканий  не имел и из компартии   не исключался.

 Исполком МОПР (Международная организация помощи борцам революции) признал его политэмигрантом.  Его статус политэмигранта  следователи впоследствии подвергали сомнению. Но, как видно из последнего допроса, которым мы располагаем, (допрос 1938 года)  Яков до конца настаивал на том, что является политэмигрантом.

По представлению  Латсекции  Коминтерна в ЦК  ВКП(б) - (Всесоюзная Коммунистическая партия большевиков) Заграничный комитет ВКП(б) перевёл его в члены  ВКП(б).  После решения этого вопроса   ЦК  ВЛКСМ   командировал его в Минск на  литературно-газетную работу. В автобиографиях, написанных  в 1933 и 1934 году, он перечисляет главные должности, которые занимал в Минске до своего исключения из ВКП(б): ответственный секретарь газеты  «Юнгер  Арбайтер» («Молодой рабочий»), сотрудник газеты «Октябрь», журнала «Штерн», ответственный секретарь  газеты ЦК комсомола Белоруссии «Червона    Змена», ответственный секретарь ЦК МОПР  Белоруссии,  политрук  Особого Белорусского полка НКВД, заведующий отделом агитации и пропаганды  политсектора МТС (машинно-тракторных станций) наркомзема (наркомата  земледелия)  Белоруссии, корреспондент  всесоюзной газеты «Социалистическое  земледелие» по Белоруссии, директор Белорусского института массового  заочного партийного обучения при ЦК ВКП(б) Белоруссии и одновременно  инструктор  ЦК ВКП(б)  Белоруссии.  

 Как видим, его деятельность  не ограничилась  литературно-газетной работой. В  конце  1935 года происходил  обмен партийных документов, и   был сделан запрос в Латвийскую секцию  Коминтерна. Был получен ответ, что в 1933 году контрольная комиссия  Коминтерна исключила  Иткина  Якова из компартии Латвии. Это решение было обосновано тем, что он якобы  «самовольно уехал из Латвии в СССР». Исключение из компартии Латвии лишало его права на перевод в ВКП(б). На допросе  13 января  1936 г.   Яков  говорил, что в контрольную комиссию он в 1933 году не вызывался и о своём исключении узнал только в 1935 году. История очень странная, ведь Яков  с 1930 года находился на ответственной партийной работе в Белоруссии. Тем не менее Якова исключили из ВКП(б) и сняли с работы. Последнее  место его работы до ареста - заведующий клубом «Медсантруд». 

 В  СССР  раскручивался   маховик  репрессий.  Мои родители не могли этого не понимать.   После этих событий меня отправили в Москву, к бабушке с дедушкой.  Это косвенное доказательство того, что Яков и Мина опасались ареста. И действительно, как я уже писала выше, в январе 1936 года они были арестованы.

 

Братья и сестра Якова - все ученики гимназии Берза: Иосиф (вып.1923), Самуил (вып.1924), Моисей (вып.1929), Эсфирь (вып.1932)

 

Обвинительный  процесс против  Якова Иткина.

Допросы  в 1936 году.

 Сохранилось  одно  свидетельство  о пребывании Якова в Минской тюрьме. В этой тюрьме оказалась его младшая сестра Эдя.  Они перестукивались. Он сообщил ей, что никаких  обвинений не подписал  и просил  её тоже ничего не подписывать.

 В  пяти допросах 11,13,14,16 января и 20 марта 1936 г. Якову было задано в общей сложности 35 вопросов. Следователи старались доказать, что Яков сотрудничал с охранкой и выполнял её задания. Его обвиняли в том, что, несмотря на многочисленные аресты и наличие у него запрещённых материалов, он часто освобождался из-под стражи и суда. Старались доказать, что  Яков освобождался из тюрьмы с ведома и одобрения охранки, что разрешения от комсомольских и партийных органов Латвии на эмиграцию не имел,  и перешёл государственную границу с помощью охранки, чтобы действовать по её заданию на территории  СССР и т.п. Вопросы часто повторялись, следователи требовали уточнений, многократно  переспрашивали, старались запутать подследственного, опровергнуть уже сказанное. Мину допрашивали 16 января и 15 марта 1936 года. Следователи неоднократно задавали Якову и Мине похожие или полностью идентичные вопросы.           Из 35 вопросов, которые были заданы Якову в 1936 году,16 вопросов были о Мине. Большинство этих вопросов было так или иначе связано с выяснением роли Мины в освобождении Якова из-под стражи и его эмиграции в СССР.

Яков  связь своей жены с охранкой категорически отрицал. На допросе 16 января 1936 г. он говорил: «Мне известно, что никаких деловых связей моя жена с рижской охранкой не имела, за исключением нескольких посещений начальника рижской охранки с целью узнать о причинах моего ареста и ходатайств о моём освобождении». На допросе 15 марта 1936 года Мина говорила: «Никогда мне охранка сотрудничать в их пользу не предлагала» К её посещениям начальника Рижской охранки Фридрихсона Яков относился отрицательно.

Якову  сотрудничать с охранкой предлагали. Требовали, чтобы он признался в принадлежности к комсомолу и коммунистическим организациям, выдал своих товарищей. Обещали освободить из-под стражи. Он свою принадлежность к революционным организациям на допросах в рижской охранке отрицал и от сотрудничества с ней отказался.                             На допросе 14 января 1936 года в Минске от него  потребовали  перечислить известных ему политэмигрантов, прибывших из Латвии в СССР, и спросили, с  кем из них он поддерживает связь.  В его ответе все фамилии закрашены, эта информация нам неизвестна. 

Примечание Лоры: у нас на руках находятся ксерокопии документов, о которых пишет Майя. Их нам с Борисом вручил в конце  приема сотрудник Белорусского КГБ. При этом было сказано, что по законам Беларуси фамилии третьих лиц родственникам не сообщают, поэтому в копиях они удалены (на самом деле они были закрашены). Нам же показывались  папки с оригинальными документами, и часть  листов «из симпатии и уважения» нам всё же показали. В оригиналах имена и фамилии, которые называл Яков, не были закрашены. Я их прочитала и увидела две знакомые: Шая Абезгауз и Семен Ляхович. Они  известны мне давно, обе  эти семьи  были знакомы  нашей   бабушке, а она в Москве любила рассказывать о своей рижской жизни. При показе в КГБ я постаралась  их запомнить  и по приезде из Минска сразу написала о них  на нашем сайте. Шая Абезгауз был выпускник  нашей  гимназии, а Семен Ляхович – брат учительницы «основной» школы Миры Ляхович. В опубликованных списках репрессированных значатся оба. И оба расстреляны.

Разумеется, «органам» и без  перечисления Яковом имена  латвийских  политэмигрантов были известны. Яков ни на кого не доносил, никого не скомпрометировал, только  назвал известных ему политэмигрантов, которых не мог не знать.

Когда он боролся с властью в Латвии, он легко шёл на отрицание своих связей и поступков, вследствие чего его, за неимением доказательств, часто отпускали без наказания. Но это была совсем иная ситуация. Здесь отказаться отвечать на вопрос Яков не мог, так как было понятно, что он многих знает.

 «Органы» шантажировали  и провоцировали заключённых. Сам Яков, как следует из допроса в 1938 году, стал объектом такой провокации. Ему были предъявлены показания другого политэмигранта из Латвии, якобы сотрудничавшего с Яковом в шпионаже в пользу Латвии. Как выбивались такие показания, хорошо известно. Но Яков, будучи явно уставшим и измученным, на провокацию, тем не менее, не поддался и  несуществующую вину не признал. Но полагаю, что и показания Якова могли быть использованы, чтобы скомпрометировать его или кого-либо из названных им политэмигрантов в глазах  обвиняемых и даже заставить его впоследствии ужаснуться  коварности и лживости «органов».

    Из других источников мы знаем, что большинство политэмигрантов в СССР,  в том числе из Латвии, были в 30-е годы репрессированы.

Допрос Якова в 1938 году.

     Мы располагаем протоколом  только одного допроса  в 1938 году. Но точную дату, когда состоялся этот  допрос, установить невозможно.  Протокол  написан от руки и даты на нём нет. Есть анкета арестованного, датированная 14 марта 1938 года. Но нет уверенности, что  анкета относится  только к этому допросу, так как из его содержания  ясно, что в 1938 году были и другие допросы Якова.

     Почти нет сомнений, что это протокол последнего допроса нашего отца. Следователь жёстко формулировал обвинения, чего в такой форме в допросах  в 1936 году не было, и  категорически  требовал от Якова признания вины.

      Следователь начал  с вопроса, помнит ли Яков показания, которые он давал в 1936 году. Яков отвечает, что помнит, и считает эти показания правдивыми. Следователь спрашивает, какие показания более правильные -показания 1936 года или показания 1938 года. Яков отвечает, что показания, данные им в 1936 году, были более точными.

      Следователь: «Как в показаниях, данных в 1936 году, так и в показаниях, данных в 1938 году, Вы допустили большую путаницу, и все эти показания не правдивы. Намерены ли  Вы сейчас давать правдивые показания?»

        ОТВЕТ  ЯКОВА: «Я  СЧИТАЮ  ВСЕ СВОИ ПОКАЗАНИЯ ПРАВДИВЫМИ».

     Следователь: «Когда и за что Вы исключены из ЛКП?» (Латвийская Коммунистическая партия). Яков отвечает: «В 1935 году мне стало известно, что из Латвийской компартии я исключён в 1931-32 году Латсекцией  Коминтерна  за самовольную эмиграцию в СССР из Латвии». (Решение контрольной комиссии Коминтерна об исключении из партии в 1933 году было принято на основании представления  Латсекции  Коминтерна).

    Следователь: «Следовательно, Вы политэмигрантом не являетесь, а являетесь перебежчиком в СССР  из Латвии, укрывавшимся званием политэмигранта».  Это обвинение Яков тоже отвергает. 

     ОТВЕТ  ЯКОВА: «Я СЧИТАЮ СЕБЯ ПОЛИТЭМИГРАНТОМ».

  Далее Яков отвечает на вопросы   о переходе в 1930 году государственной границы СССР, об арестах латвийской охранкой в 1929-1930 г.г., о применении к нему «закона Керенского» Эти события из жизни Якова нам уже известны. Последний вопрос требует некоторого  уточнения. Как пояснил  Яков, «закон Керенского» был применён к нему в 1927 году. В 1929 году ему грозило применение этого закона, но он был из-под стражи освобождён. Об обстоятельствах его освобождения, вторичном аресте, освобождении и переходе на нелегальное положение я уже подробно писала.

 

    Следователь продолжает обвинения: «Лат.секция Коминтерна своим решением отметила, что Вы не полит.эмигрант, а лицо, самовольно перешедшее госграницу из Латвии в СССР.  Следовательно, о каком-либо «партийном»  пути перехода границы в данном случае речи не может быть. Лживость Ваших показаний очевидна. Вам лучше говорить о другом пути перехода, пути, указанном латвийской разведкой. Давать полные правдивые показания о своей провокаторской  работе  в Латвии и шпионской работе в СССР».

    ОТВЕТ  ЯКОВА:  Я ШПИОНСКОЙ И  ПРОВОКАТОРСКОЙ РАБОТЫ НЕ ВЁЛ.

   Следователь: «Вы, как агент латвийской разведки, изобличаетесь по показаниям обвиняемых латвийских шпионов, прибывших нелегально в СССР с прямым указанием установить с Вами связь по шпионской работе в пользу Латвии. Вам предъявляется показание латвийского шпиона (фамилия закрашена),…установившего с Вами связь в шпионской работе по заданию латвийской разведки.  Вам лучше говорить правду по существу своей шпионской работы и связях по ней».

   ОТВЕТ  ЯКОВА: «Я НЕ АГЕНТ ЛАТВИЙСКОЙ РАЗВЕДКИ, ШПИОНСКОЙ РАБОТЫ НЕ ВЁЛ».

   Как видим, жёсткий  психологический прессинг следователя Якова не сломил, и ни одного обвинения он не признал. О том, что осталось за кадром, чего мы не знаем, и что он при этом  пережил, можно только догадываться…. А дальше были 26 мая и 9 июля 1938 года…

 

Послесловие.


        Когда Яков эмигрировал в СССР, он был, по-видимому, убеждённым коммунистом и искренне верил в идеалы социализма, социального равенства и социальной справедливости. Сохранилась открытка, которую он послал родным в Ригу. Она написана на идиш. На ней изображено какое-то красивое здание. На обороте отец написал: «В таких домах в Советском  Союзе отдыхают трудящиеся».

       В Минске он сделал карьеру, стал ответственным номенклатурным партийным работником. Я не знаю, как долго у него сохранялись иллюзии относительно советского общества. В семье существовало мнение, что он постепенно начал разочаровываться в социалистической действительности. Так ли это, мы не знаем. Но известен такой факт: когда в 1932 году он узнал, что его родители и братья собираются эмигрировать из Латвии в СССР, он  якобы попросил знакомого семьи, Абезгауза,  передать дедушке Исааку: «если у Вас есть хлеб и селёдка, то нечего ехать».

       Мы не знаем, как повлияла на его убеждения его личная история - арест, необоснованные обвинения, допросы, страшное несудебное решение. Но не устану повторять: мы теперь доподлинно знаем, что до конца он вёл себя как твердый, несгибаемый, волевой человек, не уронивший своего человеческого достоинства. О чём он думал, что чувствовал в последние мгновения своей жизни, умирая таким молодым (ему не исполнилось ещё и 30-ти лет)? Как сложилась бы моя жизнь, жизнь моего брата  Бориса, если бы мы так рано не потеряли отца? Как сложилась бы жизнь моей матери Мины, бабушки  Сарры, братьев и близких отца?   Нет ответа….

 

        Мир праху моего отца  Якова и покой его душе!

 

 

Майя Круминя(Иткина)

5 апреля 2019года,Берлин