Лёля: тетрадь II


Тетрадь II

И вот Родаки уезжали. Тем последним летом 1927 г. они снимали дачу на взморье в Дзинтари, Мы всей компанией пришли к ним прощаться.

  Провели весь день в лесу около дачи. После обеда Родак пошел домой с Маечкой укладывать ее спать и сидел около нее пока она не проснулась. Вообще Фаня должна была это сделать, но она, мило улыбаясь своей обаятельной улыбкой сказала Исааку, что она хочет посидеть с «товарищами», т.е. с нами. Так и сказала: «Мит ди хавейрим». Сомнения нет, что именно так она и сказала, ведь я в эту минуту не только вижу ее с нами в лесу, но и слышу ее голос. Об отношениях в семье Родак можно написать отдельную книгу. Это была идеальная семья, где все трое были спаяны огромным уважением и великой любовью. Фаня была болезненная, и Родак ее очень щадил. Фаня в тот день помыла посуду, а Исаак…вытирал. Новость! В наше время не принято было, чтобы мужчина помогал на кухне, по дому, или ходил за покупками в лавку. Слова «магазин» не существовало. Были лавки.

 

Но я отвлеклась. Итак, мы распрощались с нашими прекрасными учителями и большими друзьями Родаками. В Риге они оставили прекрасную трехкомнатную квартиру, две прекрасные учительские зарплаты, отличную домработницу, а по-нашему «прислугу», и вообще хорошо налаженную жизнь в такой сытой, чистой и уютной Риге. В Киеве они стали жить в одной комнате в коммуналке с несколькими примусами на общей кухне, и нашли они только строящийся социализм и недопеченный черный хлеб по карточкам, от которого Маечка чуть не погибла, т.к. она его совершенно не переваривала. 

Фаня заболела и лежала в больнице. Пока Родак сидел около нее в больнице, обворовали, нет, не то слово, а буквально очистили их комнату – вынесли всё – от одеял, с пододеяльниками, закрывающими одеяла с обеих сторон, как наволочки…до утюга. Случись такое со мной, я бы прокляла тот час, когда я задумала поехать помогать строить социализм. Но надо было знать Родаков. Никогда они не сожалели о своем поступке, никогда ни слова упрёка друг другу. Проглотили эту пилюлю и жили как могли. Обзавелись новым хозяйством.  

В Киеве на Чудновского я у них не была, я тогда еще жила в Риге. Но по приезде из Латвии в Москву в 1934 году я очень хотела повидаться с ними. Ведь мы все годы переписывались.

Тем временем я выросла, вышла замуж за своего соученика Моисея, и мы вдвоем писали письма. Отвечала обычно Фаня. И в 1936г. сбылась моя мечта. Я получила бесплатную путевку в Крым, Кучук-Ламбат. Сорвалась из Крыма за неделю до окончания срока и на пароходе и з Ялты поехала в Одессу, куда Родаки переехали. Пароход опаздывал на несколько часов. Родак. Бросив прием экзаменов в пединституте, где он работал, пошел меня встречать. Он полдня простоял в порту, пока не увидел меня на палубе и приветливо замахал рукой. Встреча была радостная. Мы пришли к нему домой. Родаки и в Одессе жили в одной, хотя и большой комнате. Фаня с Маечкой были на даче. Родак поспешил в институт принимать запоздалый экзамен, меня запер на ключ в комнате, чтобы я поспала. Вернулся он поздно. Я от волнения не могла и не хотела спать. Рассматривала альбом, смотрела в окно. Очень проголодалась, но была заперта. Мы на трамвае поехали на дачу. Дача – опять же одна комната. Между двойными входными дверьми была «кухня», т.е. стоял примус не то на полу, не то на скамеечке, и было место на одного человека. Фаня болела плевритом и лежала в постели. Она сказала Исааку, что немного походила по комнате, и он на нее накричал: «Фаня, твое легкомыслие действительно не имеет границ!».

 Я уже писала, что Исаак очень любил Фаню, и  этот повышенный голос лишь подтверждает это. Мы с Маечкой хозяйничали. У Родака начался колит, и я, сидя на полу перед примусом варила ему ячневую кашу. Каша не удавалась. Получилась жидкая. Я ее вылила в ведро и сварила другую. Фане я рассказывала всё, что я помнила о ее работе с нами. В частности, как она отпускала нас домой: «берите книги и тетради и идите домой». Книги, мягко говоря, были преувеличением, т.к. у нас, кроме еврейской хрестоматии, учебников не было. У нас даже портфелей не было. Продавались круглые розовые резинки 1 см шириной, вот в эти резинки мы совали тетради,   учебник, деревянную ручку с железным пером и завтрак. В словах Heften (тетради) и aheim (домой) она не выговаривала звук h, и я ей это напомнила. Фаня остолбенела от изумления: «ты это помнишь?» «Фаня, ответила я, я всё помню. Я даже помню вашу бежевую шерстяную кофту с большими карманами. Я даже помню, как вы на уроке физики наглядно объясняли нам закон Паскаля».

После войны Мая поступила в университет [МГУ] и жила в пол-комнате со своим дядей, братом Исаака. Другую половину комнаты занимала семья Фрейдиных. Их разделяли шкафы. Они разменяли эту своеобразную коммуналку на 2 комнаты в одной квартире в том же доме. Мае досталась узкая длинная комнатка 11 кв.м, а Фрейдиным– бòльшая, т.к. их было четверо.

Как-то Фаня приехала навестить Маю, и я виделась с нею. Помню эту встречу. Я узнала, что Мая уходила на фронт добровольцем, а Фаня и Исаак в эвакуации помогали раненым. Мая с боями дошла до Венгрии и, к счастью, не погибла. Я тогда не поверила – неужели добровольно? Разве кто-нибудь добровольно идёт на фронт? Этот разговор открыл глаза мне на многое. Я поняла, что тысячи и тысячи советских людей действительно добровольно уходили на верную смерть, а самое главное, я поняла, кто такие Родаки. Единственную горячо любимую дочь они благословили на это святое дело. Ведь Мая могла погибнуть, и они не пережили бы такого горя.

После этого разговора я привезла Фаню к нам на дачу, мы тогда жили в Малаховке [1949 г.]. Помню, я дала Фане подушку Дейвика, чтобы она полежала под деревом. А он – ему было тогда 3 года – сокрушенно спросил: «а когда ты поспишь, ты отдашь?»

После войны Родаки были направлены в Донбасс преподавать в учительском институте г.Артёмовска. В 1951г. они переехали в Тамбов. В 1953г. я у них 2 недели гостила.

 

      Исаак уезжал в Кисловодск, Фаня большей частью лежала, мы с Маечкой вели хозяйство. В Тамбове у них была 2-комнатная квартира. Это уже прогресс, большая кухня, без соседей. Это тоже новость. Но хотя водопровод был, слива не было, и мы ведра выливали во дворе. Туалет – во дворе, один на много жильцов.

 

После Тамбова я Фаню больше не видела. Она умерла через год, и ее похоронили в Тамбове. Я Фаню долго забыть не могла, и до сих пор мне её недостаёт. Фаня осталась в моей памяти как идеальный человек, прекраснейший педагог и воспитатель. Добрый друг и умный советчик. На редкость красивый человек и лицом красавица. Фаню все ученики очень любили и уважали, не только ученики, но и все родители.

Через два года после смерти Фани Исаак вышел на пенсию и переехал в Москву к Мае в её 11-метровый пенал. Когда я, придя к ним, сокрушенно заметила, в какой тесноте они живут, Мая рассердилась: люди живут хуже, чем мы, в подвалах и полуподвалах, так что грех жаловаться – в этом Родаки. Страна переживает трудности, надо войти в её положение.

Приближалось 70-летие Родака [1960 г.], я задумала отметить этот юбилей в Риге, в кругу его бывших учеников. Для этой цели я поехала в Ригу – дело было летом, каникулы. Я с Дейвиком снимала комнату на взморье в Меллужи, а Родаку с Маей сняла комнату в Пумпури. С энтузиазмом ринулась в организацию юбилея. Дело не из простых. Мне помогала моя школьная подруга Рива Шемер (она скончалась год тому назад в Израиле в возрасте 70 лет) и школьный друг Иосиф Гарфункель с женой (они эмигрировали в США и очень счастливы). Надо было найти выпускников всех Родаковских выпусков гимназии. Надо было собрать деньги. Нас не удивляло, что все с радостью согласились отпраздновать юбилей Родака. Никто его не забыл, такого учителя нельзя забыть. Юбилей мы отмечали в квартире Ривы Шемер. Встреча не поддаётся описанию. Я вся трепетала от волнения и хлопот. Пришли также наши учителя Решин и Браун. Было много выступлений. Одно врезалось в память, кажется, теперь уже навеки. Встал ученик первого выпуска нашей гимназии 1925 года Гоули Раппопорт («Гоули» - его кличка за высокий рост) и сказал, между прочим: «Мои родители были очень бедные люди, и я ходил в недопустимо рваных брюках. Родак спросил у меня, нет ли у меня других брюк, и узнав, что нет, пригласил к себе домой. Он мне дал пару своих брюк, и я их долго носил». Ах вот как! Ещё одна черта Родака – доброта! Ещё один драгоценный камень в его короне!  Доброта, и притом так тактично выраженная. Родак тихо спросил: «И вы это помните?» Помню и никогда не забуду – ответил Раппопорт.

Годы шли, и Исаак Израилевич работал на общественных началах в Академии педагогических наук. Вёл эксперимент в одной из московских школ очень далеко от его дома – где-то на шоссе Энтузиастов. Работал с увлечением, но учителя неохотно шли на эксперимент. От них требовалось вести уроки по его заданию, затем после уроков вести с ним обсуждение, а после уроков им трудно было оставаться ит.д.

Родак много читал, собрал богатую педагогическую библиотеку. В библиотеке им.Ушинского он нашел интересную книгу на английском языке, и я с ним ходила туда в читальный зал и переводила статью из этой книги. Он удивлялся, как быстро и плавно я перевожу с листа, как будто читаю русскую книгу.

Последний раз я видела Родака за год до его кончины в 1980 г. Я приехала к Родаку и Мае в гости 1 мая 1980 г. Мая сказала, что записывает биографию отца под его диктовку, но до рижского периода ещё не дошли. И попросила меня написать о тех годах. Речь Родака была очень замедленна, зрение сильно упало. Слух тоже. Он меня практически не видел за столом. Встреча произвела на меня тяжелое впечатление. Я в ответ на Маину просьбу сказала, что напишу обо всём, а Родак, усмехнувшись, сказал: «пиши, пиши, что ты меня пугаешь?» Вот я и написала. Осталось немного, «еще одно, последнее сказанье, и летопись окончена моя…».

Через год с лишним в конце июля Мая позвонила Дейвику (я с внуками жила на даче), что отец заболел. Дейвик приехал на дачу, чтобы передать мне это сообщение, и я помчалась в Москву. Родак умирал. Он лежал без сознания уже четвертый день. Он меня не видел и не слышал. Исаак лежал на белоснежной постели, укрытый простынёй. Комната поражала чистотой и порядком. Мая оставила меня одну с умирающим. Я держала его холодеющую руку – и вся ушла в воспоминания. Перед моим взором проносились картины одна за другой – вся моя жизнь под знаком Родаков – сперва Фани, потом Исаака, начиная с 4-го класса, т.е. с 1921/22 уч .года – вся моя 60-летняя дружба с Родаками. Я сидела безмолвно, и слезы душили меня, хотя грех плакать. Родаку исполнился 91 год. Он прожил очень долгую, красивую и честную жизнь. Он был мне большим другом и поддержкой в самые тяжелые годы моей личной жизни, после развода. Не выпускал меня из виду, водил к врачу-психиатру, встречался со мной часто. 

Был человек – и нет его. Исаак Израилевич скончался 28 июля 1981 г. Он прожил на 5 дней дольше прогноза врача. После похорон вернулись к Мае. Мая рассказала его биографию, как он познакомился с Фаней, как поженились, работали. Я рассказала о рижском периоде деятельности не только Исаака, но и Фани. Получились двойные поминки, но Фаня это заслужила. Все меня благодарили за «интересный рассказ», а Мая повторила просьбу все мои воспоминания записать.

Урну с прахом Мая поместила в колумбарий старого крематория, рядом с прахом брата, Иосифа Израилевича. Мы с Маей навестили могилу в сентябре. Вот подошли. Две урны. Два портрета. Две надписи на мраморной доске. Смотрела я на Родака долго. Он сидит еще почти молодой – такой спокойный, улыбающийся, красивый, добрый… Мир праху его!

Меня все годы мучило, что могила Фани находится в Тамбове. После смерти Исаака  Мая поехала в Тамбов и привезла нерадостные вести: могила разграблена. Ограду спилили и утащили, одни ножки остались. Мраморную плиту похитили. Кладбище стало православным, а женщина, которая взялась ухаживать за могилой, оказалась недобросовестной. В крематории мы видели у подножия некоторых урн фиктивные могилы – цветники с надписями. Мая попыталась  такое захоронение сделать у урн Иосифа и Исаака Израилевичей. Когда это будет сделано, я поеду туда, поклонюсь моим дорогим наставникам, помяну их добрым, добрым словом. Они этого заслужили.

Мир праху Фани… Мир праху Исаака… Фаня и Исаак оставили глубокий след в сердцах всех своих учеников, но так распорядилась судьба, что именно я одна из всех учеников провожала в последний путь  нашего последнего учителя, и именно я через год пришла на могилу его.