Исаак Брод (2-я часть)

Эта часть воспоминаний Исаака Брода названа второй не по времени, к которому относится рассказ, а по времени расшифровки рукописи Иваром Бродом. Первая часть была довольно короткой, автор только приступил к работе, вспоминались отдельные эпизоды и темы. Во второй части указано время описываемых событий и  текст Иваром упорядочен по годам.Номера страниц в скобках - это номера рукописных страниц. В памяти вовсе не в хронологическом порядке оживали детали и бесценные характеристики соучеников и учителей.

1922 год. Новая жизнь (стр.26)
Первого сентября 1922 года мы начали учиться в новой школе. Школа была новой во всех отношениях. Я поступил в четвертый класс. Всего было шесть классов. Это была обязательная школа, школа нового типа. Таких школ было в Риге пять. Учителями в этих школах были представители еврейской прогрессивной интеллигенции. Язык преподавания – идиш. С тех пор прошло 55 лет, и перед глазами у меня стоит первый урок в нашем классе. Здесь собрались разные ребята из разных школ и с разным воспитанием, а то и без воспитания. Наш 4-й класс укомплектовался впервые.

Те школы, в которых я учился до тех пор, были, главным образом, религиозные, учителя были, в основном, ограниченные, некультурные люди. А тут было совсем другое дело. Школа эта была светская. Все учителя были специалисты по своим предметам, культурные, прогрессивные люди. Настоящие учителя по призванию, с настоящими идеалами, с любовью относились к ученикам, как старшие братья и сестры. Прошло уже 55 лет, жизнь, и все же по сей день сохранились к школе и к учителям, первым настоящим учителям, самые теплые чувства. И как живые они стоят перед моими глазами, и каждому я говорю «Большое спасибо вам, дорогие мои первые учителя. Вы сеяли в наших сердцах любовь к знаниям, прогрессивным идеям, к счастью и свободе». 

Школа называлась «Рижская городская еврейская основная школа» по улице Езусбазницас 11, сейчас Севастополес. Здесь после войны учились и наши сыновья. Я поступил в 4-й класс. Всего было 6 классов. Все было для нас ново и интересно. По каждому предмету был отдельный учитель.

Все ученики быстро сдружились. Я поступил в школу вместе с Мотлом Бармазелем. Мы с ним и до того учились вместе, и я же уговорил его перейти в эту школу. Мы с ним сидели за одной партой. Более того, мы как-то сидели у нас во дворе, и я палочкой на земле чертил знаки и учил его четырем действиям по арифметике. Однако это не помешало ему потом довольно быстро перегнать меня и стать хорошим учителем. Мотл Бармазель был моим первым близким другом. Мы жили недалеко друг от друга, вместе ходили в школу и из школы. Вместе проводили время после школы, и все уже привыкли к тому, что там, где упоминался Брод, одновременно упоминался и Бармазель. Не было дня, чтобы мы не бывали дома друг у друга. Их было четверо детей. Старшие брат и сестра уже работали. Отец у них умер рано, я его не застал. С Мотлом мы дружим по сей день. И хотя мы шли по жизни разными путями и мыслили часто по-разному, это не мешает нам сохранять дружбу.

В классе были еще двое, с которыми я близко подружился. Это были Абраша Березин и Иоселе Гарфункель.  Мы с Иоселе дружили еще до школы. Жили мы с ним невдалеке и бегали друг к другу каждый день, если не больше. С ним мы дружим с 1921 года. Полтора года мы с ним учились в школе по улице Лачплеша, 141 (5-я основная школа, образована в 1918 г.). Это была полурелигиозная школа, и учились здесь, естественно, только мальчики. Директор Гуревич преподавал пение. Мы пели, и он сопровождал нас на гармонике. О нем остались только приятные воспоминания. По совместительству наш директор Гуревич был кантором в городской синагоге по улице Гоголя. Пел он хорошо, и мы даже ходили в синагогу слушать его.

Все мы почти ежедневно бывали дома друг у друга. И не только знали все друг о друге, но и были как родные в семьях. Вместе с нами учились также брат и сестра Берковичи – Бойка и Эйда. Наша четверка и с ними дружила,  и мы ходили  к ним в дом тоже. Были в классе еще три девочки, с которыми больше, чем с остальными, мы общались и в будущие годы, и после школы. Это были Роза Ливен, Сима Фишберг и Роза Словин. В те годы, когда я встретился с ними в классе, они еще почти в куклы играли. Стоит еще упомянуть Бено Тумаринсона. О нем и его дальнейшей жизни расскажу позже. А сейчас вернусь к нашему четвертому классу и его учителям. 

Перед первым уроком в класс зашли две учительницы. Одна из них, очень представительная, интересная, средних лет, с доброй улыбкой на лице и ясными глазами представилась – ее звали Берта Липмановна Берз – и сказала следующее «Дорогие ребята! Я являюсь директором школы. А это учительница Карпина (Стерна  Карпин). Она будет вашей классной руководительницей. Я вам буду преподавать историю, а учительница Карпина – естествознание и географию. Вы в нашей школе будете учиться три года. Наша школа – это школа нового типа, светская, мы постараемся дать вам прочные знания. Вы станете людьми с прогрессивным мировоззрением. Мы хотим, чтобы наша школа стала вашим вторым домом. Мы всегда будем вашими добрыми советчиками». Вот примерно так мне запомнились слова нашего директора. Она попрощалась и ушла. А наша классная руководительница рассказала о своих предметах, проверила фамилии учеников, предложила нам избрать старосту класса. Старостой была избрана ученица Волопянская Рива. Она вполне оправдала это доверие.

  Нас в классе 15 мальчиков и 17 девочек. На первых порах мы остались сидеть так, как мы сидели, т.е. мальчики отдельно и девочки отдельно. А потом получилось как бы добровольное переселение, и мальчики сидели вперемежку с девочками.

И вот первый звонок и перерыв, и все пустились гурьбой в зал. Все были возбуждены и полны впечатлений. Не успели оглянуться, и перерыв закончился. В класс вошел новый учитель. Его звали Шнеур Залман. Он должен был нас учить еврейскому языку и литературе. Он был совсем молодой, примерно лет двадцати. Мы чувствовали себя с ним очень свободно, почти как ровесники.

Следующий урок был арифметика. Учительница была Розенфелд (Берта Розенфельд). Она была не столь уж молода. Полная блондинка, довольно сердитая и строгая. Мы ее побаивались. Свой предмет она знала хорошо и нас научила. Лицо у нее было очень бледное и, чем дальше, тем бледнее. А потом мы узнали, что она болеет белокровием, ездила за границу лечиться и примерно через полтора года она скончалась. И лишь тогда мы поняли, почему она была так бледна и сердита.

 Еврейскую историю нам преподавал доктор Лифшиц. Это был невысокого роста, худой подвижный человек. Широко эрудированный, он получил свое образование в Вене. Он очень хорошо знал немецкий язык и литературу и философию. Преподавал он с большим увлечением. Он преподавал нам еврейскую историю и в средней школе и на педагогических курсах, где я учился. О нем еще и дальше расскажу. Немецкому языку нас учила Регина Моисеевна, которая стала женой доктора Лифшица. 

Латышский язык и литературу нам преподавала учительница Зальцман (Эльфрида Зальцман). Хороший человек, и мы ее очень уважали.

Учителем языка иврит был Фридланд (Файвуш Фридланд). Он годился для педагогики, как я для балета. На его уроках класс, как говорится, ходил ходуном. Бегали по партам, а он гонялся за нами. Как вспоминаю о нем, становится просто стыдно и жалко, как же мы так безжалостно относились к человеку. И так повторялось на всех его уроках, если наша классная руководительница не дежурила в классе.

 Учитель по физкультуре был Карлин (Заламан Карлин), высокий и здоровенный дядька. Только так можно о нем выразиться, ибо педагог он был слабый. Он даже разрешал себе нередко говорить грубости и обзываться. Но поскольку мы тоже пришли не из французского лицея, мы в ответ на его словечки только смеялись, и он вместе с нами.

Остается еще упомянуть учителя рисования и пения. Учителем рисования был Фридлендер. Это был волевой человек крутого характера. Поговаривали, что в молодости он был анархистом и что он убил одного предателя. В наших глазах он этим только выигрывал, и его прошлое нас интриговало и таинственно действовало на нашу фантазию. Мы его уважали. У него был орлиный нос и лицо как бы высеченное из мрамора. Кажется, что он по сей день жив и живет где-нибудь в Америке. По моим расчетам ему не менее 90 лет. Вот короткие наброски о моих учителях. С некоторыми из них я встречался и в последующем, о чем я к месту позже расскажу. 

1925 год. Вечер, посвященный писателю Менделе.  (стр.12)

Школьный комитет решил организовать вечер, посвященный писателю Менделе, точнее его псевдоним будет Менделе Мойхер Сфорим, что в переводе означает «Менделе, торгующий книгами», или еще звучнее «Менделе-книжник». Фактически его фамилия Абрамович. Но в народе его знают по псевдониму. Его считают, и он является дедушкой еврейской литературы. Классической еврейскую литературу принято считать, начиная от Менделе. Потом идет Шолом-Алейхем, потом Перец, Аш, Бергельсон. А потом и другие. В таком порядке мы изучали еврейскую литературу. Это маленькое предисловие необходимо сказать, чтобы хоть знать самое минимальное. Итак, мы решили организовать вечер, посвященный Менделе. Поставили пьесу по его самому знаменитому роману «Путешествие Беньомина Третьего». Главный персонаж в этом описании – Беньомин. Он решил вырваться из будничной провинциальной жизни. И пускается искать выдуманный, несуществующий, нереальный мир. Попутчиком себе он уговорил стать Сендерла по прозвищу «баба», мягкого, бесхарактерного и очень уступчивого человечка, который своего мнения не имел и на все, что ему предлагали, соглашался. И говорил «Хочешь так, пусть будет так, какое мое дело». Они подготовили втайне от своих жен маленький запас продуктов на дорогу, очень рано, когда еще было темно, покинули дома и, оставив местечко, встретились за заставой в условленном месте и отправились в неопределенный путь. Дома их оплакивали их жены и дети. Измученных и голодных, их нашли на дороге через три дня и привезли в местечко обратно. Вот коротко фабула этой пьесы. Главные роли играли ученики: Бено Тумаринсон, Иоселе Гарфункель, Исак Цисер, Котер Иофе и Гутман Хоцианов. Режиссером был Бено Тумаринсон. Спектакль прошел с большим успехом. Краткое введение о писателе пришлось сделать мне. После этого события уже прошло 52 года. Тогда же исполнилось 90 лет со дня рождения писателя Менделе.

О Бено Тумаринсоне и его дальнейшей жизни.

Правда, это не вполне хронологически, но зато довольно экстраординарно и оригинально, и потому заслуживает отдельного рассказа. Бено Тумаринсон был моим одноклассником, с 1922 года учились мы с ним три года, с 4 по 6 класс, в основной школе, и четыре года в средней школе. Очень одаренный человек, он хорошо пел, не хуже рисовал и еще лучше играл на сцене. Бог его одарил всеми талантами. Бено и его, старший на два года, брат Паул воспитывались без родителей у старой тети, а она не слишком проявлялась и занималась их воспитанием. Наш школьный директор в основной школе Берта Липмановна Берз имела громадное влияние на Бено и принимала очень активное участие в его воспитании, формировании его характера и развитии способностей. Сама Берта Липмановна была очень яркой личностью, эрудированным человеком, умной, интересной и привлекательной женщиной. Очень выдержанная и спокойная, всегда смотрела на тебя умными и красивыми глазами, и ее улыбка прямо проникала в твою душу. И не удивительно, что многие ученики были под ее очарованием. Бено рос и в ее доме одновременно с ее сыном Липманом, который был на пару лет (на 4 года) моложе нас. Бено боготворил ее, и его сыновняя любовь к ней со временем переросла в любовь мужчины к женщине. О том, что у него нарастают такие чувства к ней, он сам нам рассказывал. Это было тогда, когда каждому из нас было по 19 лет, уже после окончания средней школы. Эти чувства нарастали медленно, но упорно, по его словам.

После окончания школы в 1929 году Бено Тумаринсон серьезно и глубоко изучал режиссуру, одновременно играл в рабочем театре клуба имени Переца. А она, бывший директор Б. Л. Берз изучала психоанализ... Несмотря на разницу в 19 лет, она вышла замуж за своего бывшего ученика. Он мне рассказывал, что очень любит свою супругу, и они оба счастливо живут. Сын Берты Липмановны также женился на нашей соученице (из основной школы Мери  Каган), уехал в США и стал там видным ученым. Труды его изданы в переводе у нас, и несколько раз он приезжал на конференции в Москву, читал курс лекций. Берта Липмановна и Бено также уехали в США, где она продолжила карьеру  психоаналитика, а Бено работал в театре. В 1976 году в возрасте 84 лет умерла Берта Липмановна, а через несколько лет на 69 году жизни последовал за ней ее бывший воспитанник, ученик и супруг Бено Тумаринсон. Они прожили вместе в любви и полном согласии 40 лет. Так закончился этот удивительный и оригинальный роман, началу которого я был живым свидетелем.

1926 год. Школьный клуб. (стр.10)

  Сохранились в памяти некоторые наиболее яркие эпизоды о работе нашего школьного клуба. Вся внешкольная работа в школе была не только под нашим влиянием, но в основном под нашим руководством. Без нашего согласия нельзя было провести ни одного мероприятия в школе, и школьное руководство было вынуждено, скрепя сердце, с этим мириться. Клубной работой руководил совет. Совет состоял из 7-ми избранных членов. Совет избирался на год на общем собрании всей школы. Естественно, что абсолютное большинство в совете было наше. В 1926 году мы решили организовать вечер, посвященный революционной еврейской поэзии. Как форму для этого решили организовать общественный суд над революционными еврейскими поэтами, проживавшими в Америке: Резенфорд, Винчевский, Эйдельштат, Бовшевер. Популярными из этих поэтов были Морис Розенфелд и Морис Винчевский. Кстати, из этих четырех один только Винчевский был коммунистом. Все они изображали тяжелую жизнь, нужду, переживания тружеников и тяжелую страшную эксплуатацию бывших местечковых евреев, которые убежали от погромов в царской России, мечтали, что они найдут пристанище в пресловутой Америке. Нашли страшную эксплуатацию и, чтобы заработать кусок хлеба, приходилось трудиться от темна до темна. Мне хочется привести очень характерный образец, который отражает жизнь и думы трудяг. Это очень наглядно показал поэт М. Розенфелд, самый популярный и талантливый из упомянутых четырех. И поэтому неудивительно, что он сохранился в памяти народа по сей день, и его стихи тоже. Самые популярные стихотворения стали даже народными. К примеру "Их хоб а клейнем ингэле" (У меня есть маленький мальчик).

 Но беда этих поэтов состояла в том, что ни один из них не раскрыл истиные причины. Они не видели и не показывали, как избавиться и как изменить жизнь, что для этого есть только один и единственный путь – социальная революция. И мы на общественном суде над этими поэтами раскрыли эти причины и показали, что для этого есть только этот путь социальной революции. В общественном суде участвовало много людей в качестве свидетелей. Я имел честь быть председателем суда. Были опрошены свидетели, которые рассказали подробно об этих поэтах, цитировали их поэзию, рассказали о жизни их героев. Выступали защитники и прокурор. И в конце в вынесенном судом приговоре мы оценили то хорошее, что эти поэты сделали, «воспевая» тяжелое положение своих героев, но указали также на недостатки и показали единственный (по нашему тогда мнению) путь к освобождению. Наша постановка имела очень большой успех. Зал был переполнен, там были не только все ученики нашей школы, но и много гостей из других школ. После такого успеха было запланировано поехать с нашей постановкой в другие города Латвии: Даугавпилс, Лиепаю, а потом в Таллинн. Но увы, не было суждено нашему плану быть выполненным.

1927 год. Каток. (стр.2)

  Зимой 1927 года я по рекомендации Родака стал заведовать катком. Дело было так. На школьном дворе основной школы, где я учился, по улице Езусбазницас 11, был организован для школьной детворы каток, и заведовать катком был назначен я. Каток работал 4 раза в неделю, с 17 до 20 часов. За эту работу я получал 30 лат в месяц. И вдобавок еще катался бесплатно. Эта работа была очень веселая и приятная. Среди школьной детворы я стал самым популярным человеком. Каток существовал 4 месяца.   (Ровно через 50 лет, в 1977 году летом, я ехал с женой в электричке. Напротив меня сидел пожилой человек моих лет. Он мне и говорит «Когда же ты мне отдашь ремешок?». Я смотрю на него в недоумении. Оказывается, он прошел тогда на каток «зайцем», без билета, и я в назидание забрал у него ремешок. Вот мы смеялись.) 

Пришел март месяц, зима начала отступать, и мой каток прямо на глазах начал таять. Наступил день, когда мой каток превратился в большое болото, и пришлось его закрыть. О нем остались у меня приятные воспоминания. Из-за катка я запустил учебу, и надо было срочно наверстать упущенное.

Запомнился мне учитель по математике Арон Бенционович Решин. Однажды он вызвал меня к доске решать задачу. И когда как-то не получалось, он бросил реплику «Очевидно, Ваш мозг на катке заморозился». В классе захохотали, а мне стало очень обидно. И обида запомнилась на всю жизнь. В течение примерно дней десяти я догнал класс и исправил оценки. 

1927 год. (стр.6)

 ...После отъезда Родака... пришел к нам новый классный руководитель. Он же преподавал в школе еврейскую литературу и язык. Фамилия его – Харлаш. Он был небольшого роста, худощавый, из-под длинных светлых ресниц смотрели на вас умные внимательные глаза. Держался с нами просто и дружелюбно. Еще до прихода в класс он, видимо, интересовался и знал характеристику на каждого из нас. Свой предмет он преподавал со знанием и интересом. Он был одним из руководителей Бунда. Он, естественно, знал, что мы являемся его политическими противниками, старался не пускаться с нами в политические споры. Но бывало также, когда возникал все же спор, он бросал реплику, правда, спокойно «Вы же сталинец», т.е. «с Вами нечего спорить». Установленные у нас порядки он не изменил. По пятницам у нас продолжались наши вечера и лекции, устные журналы и дискуссии. Наши клубные вечера по пятницам, видимо, совсем не устраивали Харлаша. Содержание этих вечеров было не в его духе, а как раз наоборот. Но виду он не показывал. И вот в один прекрасный день он сообщил, что организует семинар по изучению западноевропейской литературы. Мы насторожились, но на семинар пришли. Харлаш сделал обзорную лекцию. Лекция, надо признать, была довольно интересной. Он объявил, что семинар будет работать по субботам каждую неделю. Тогда нам стало ясно, что первоочередная цель этого семинара – оттянуть людей от наших клубных вечеров по пятницам. И пошла у нас тихая борьба без слов. Наши организованные ребята ... перестали ходить на этот семинар, и Харлаш при случае ехидно называл нас сталинцами, а мы с ним не спорили. Но помаленьку назревал, так сказать, скандал. И вот как это случилось. К годовщине Октября мы решили устроить вечер, посвященный 10-й годовщине. За день перед этим директор школы Исаак Берз ... предупредил, что запрещает вечер и что мы вообще слишком много вольности себе разрешаем и что он будет вынужден принять строгие меры. В ответ на это мы, т.е. половина нашего класса, которые были нами организованы, в день 7 ноября демонстративно в школу не пришли.

Вечером мы собрались на квартире у одной из наших, Симы Фишберг, и отпраздновали 10-ю годовщину. Был доклад, были песни и чаепитие под предлогом дня рождения. Настроение у всех было приподнятое, праздничное. На следующий день не успел я зайти в класс, как директор Берз меня вызвал и обрушился на меня. Он вообще считал, что я являюсь главным смутьяном. Я молчал, а он кричал, угрожая исключить нас из школы. А когда успокоился немного, он сказал, что если власти узнают, что полкласса не пришли в школу 7 ноября, то нас исключат всех из школы. На что я невозмутимо сказал, что не пришел, потому что был мороз и, наверное, и остальные по этой же причине. Тогда он махнул на меня рукой и сказал «Идите и расскажите эту басню учительнице латышского языка». Ее звали Медне (М.Медне), и была она большой дурой, и только она  могла этому верить. В данном случае все обошлось благополучно.

...Учился я посредственно, т.е. между тройкой и четверкой. И не потому, что я ленился, но просто времени не хватало. Вот судите сами: во-первых, надо было подработать, т.к. родители очень мало могли помочь, к сожалению. Наоборот, скорее я должен был им помочь. Я подрабатывал частными уроками, потом внешкольная работа, потом полуподпольная работа в молодежной секции при Культурлиге. Я состоял еще в секции идиш-культуры при левых профсоюзах... Так что являлся домой поздно вечером. Так ежедневно засиживался до глубокой ночи и спал не более чем шесть часов. На судьбу свою не жаловался, упаси бог, всегда в хорошем настроении, как подобает молодому парню в семнадцать. Сидишь, бывало, на последних уроках, клюешь носом и, чтобы не заснуть, сам себя щипаешь. Бывало также, что опаздывал на уроки, и куда деваться на целый час – самое лучшее место тогда было в кочегарке.

Кочегарка сохранилась в памяти как теплый приятный уголок, который служил нам в таких случаях как спасательный круг в шторм. Кочегар, его звали Канавчиков, - простой, добродушный и доброжелательный человек, всегда с участием интересовался, что случилось, а в необходимом случае шел в разведку. Всегда угощал тебя папироской: сидишь, дымишь, подбрасываешь уголек и балагуришь. Он стал нам за эти годы так приятен, что мы посвятили ему целый гимн, кружились вокруг него и танцевали, и нас это очень забавляло, и все смеялись. Правда, в конце концов, нашу «малину» раскрыли, и директор строго приказал не пускать нас в кочегарку, но наши рейды, правда, с опаской, не прекратились. Мелодия этого танца-гимна помнится мне по сей день. Недавно отмечали мое семидесятилетие, и с обеих сторон от меня сидели мои старейшие друзья детства, с которыми дружим уже почти 60 лет – это были Мотл (Бармазель) и Иоселе (Гарфункель). И вот мы вспомнили этот гимн, посвященный Канавчикову, и спели его под аплодисменты.

Я перешел в предпоследний класс и решил на время летних каникул устроиться работать на лесопильный завод на Заячьем острове. Целый день на свежем воздухе, чем это плохо. Работаю с восьми до пяти, с обеденным перерывом с 12 до часа. В обеденный перерыв купаюсь. Аппетит после того волчий, я вообще на аппетит не жаловался. Что может быть вкуснее, чем чайная колбаса с хлебом и вдобавок соленый огурец. Скажу по секрету, что съедал по меньшей мере полкилограмма хлеба, не меньше – колбасы, а после того запивал стаканом чая, бывало, и двумя. Потом ляжешь в тени под штабелем – скажите, чем это не райская жизнь. Жаль только, что вот гудок, и рай кончается. Но не беда. Зарабатывал 30 сантимов в час, т.е. 2 лата 40 сантимов в день. Для сравнения: это составляло стоимость 1,5 кг масла или 2, 5 кг мяса, и т.д. Не ахти как много, но жить можно. Я стал членом левого профсоюза работников транспорта и членом ИКСа, это в сокращении «идише култур секцие»  при левом профсоюзе. 

По субботам – лекции или другие мероприятия. Я тоже читаю лекции: о еврейской революционной поэзии, о корнях религиозных праздников. Народ слушал с интересом. Излюбленным местом для вечерних прогулок был бульвар Райниса, или, по-нашему, Красный бульвар. Так его наши ребята именовали. Там в летние вечера можно было встретить наших.

Окончание 2-й части